Дикий мед - Страница 29

— Значит, всем кажется, что мы ссоримся? — тихо спросила Домини.

— Я бы сказала, есть какой‑то конфликт, — согласилась Кара. — Но начало брака — пора привыкания друг к другу, а счастье надо заслужить, оно не подается на блюдечке.

— Все греки такие философы? — с улыбкой поинтересовалась Домини.

— Конечно. — В яркой одежде для отдыха, держа в руках бузуку, украшенную яркими лентами, Кара казалась забавным гномиком, озорно поглядывавшим на Домини. — Греки были цивилизованным народом, когда вы все еще оставались варварами, ты ведь знаешь это.

Девочка склонила темноволосую голову над струнным инструментом, происшедшим от тех, на которых играли в ионических храмах много веков назад. Полилась непривычная для Домини греческая мелодия. Домини слушала и думала о Поле, — тигре, таившемся за располагающей внешностью.

Тигр, тигр, мурлыкающий в темноте, с дымчато‑золотыми глазами, сонными от страсти, которую она в нем будила и которую ненавидела. Она стояла совершенно неподвижно, устремив взгляд на юношескую фотографию мужа.

— Ты хорошо играешь, Кара, — заметила она, когда музыка смолкла.

— На этом инструменте любая музыка хорошо звучит. — Кара ласково погладила мандолину. — Поль всегда дарит мне то, что я люблю. Однажды, вернувшись из поездки, он привез настоящий розовый куст с прикрепленными к веткам игрушечными поющими птичками. Но это было, когда я была моложе.

Домини улыбнулась, а когда вышла от Кары и отправилась в свою — и Поля — комнату, странная греческая музыка неслась ей вслед.

Она открыла двери в большую двойную спальню, вошла и замерла, заметив Поля, стоящего на балконе. Он обернулся, почувствовав ее приход, и быстро пошел навстречу, держа в длинных пальцах тонкую сигару.

— Тебе нравится старый дом над гаванью? — с улыбкой спросил он.

Домини прошла в центр комнаты, и он увидел, как сухо блестят ее глаза, будто наполненные замерзшими слезами.

— Что ты хочешь услышать в ответ, Поль? Что все здесь очаровательно и я в восторге? — Усталым, исполненным безнадежности жестом, она убрала с глаз выгоревшую прядь волос. — Дом очарователен, но полон твоих родственников, и они обязательно догадаются, как обстоят дела между нами. Знаешь, о чем только что говорила Кара?

— Не буду даже пытаться угадывать, — протянул он, поднимая сигару ко рту и делая затяжку; голубой дым спрятал выражение дымчато‑золотых глаз.

— Она говорила о детях, — бросила ему в лицо Домини, — наших детях.

— Сожалею, если Кара расстроила тебя. — Взгляд его стал жестким, он увидел презрение на лице жены. — Но она еще почти ребенок, и потому говорит все, что приходит на ум. Ты не должна воспринимать ее детскую болтовню серьезно.

— Уж не предлагаешь ли ты, чтобы я воспользовалась твоим советом в отношении всех остальных? — потребовала ответа Домини. — Мы станем разыгрывать представление счастливой пары молодоженов, у которой ни единого облачка на горизонте?

— Греки не демонстративны на публике, и мои родственники скорее оскорбились бы, чем обрадовались, если бы ты вешалась мне на шею, — он насмешливо улыбнулся, — выказывая свои восторженные чувства — то есть, если бы имела их, — открыто.

— Меня утешает уже то, что я не должна изображать невесту с сияющими от счастья глазами. — Домини резко рассмеялась. — Я всегда была лишена способностей притворяться, даже ребенком. Если говорили, что в лесу живут эльфы, я просто верила.

— А как насчет единорогов, Домини? — он поднял сигару и улыбнулся сквозь облако дыма. — Помнишь, ты купила его на все имеющиеся деньги и сжимала в руках, как дитя, когда бежала подарить мне?

— О, именно ребенком я и была тогда, — холодно заметила Домини. — Дурочкой, несколько часов распевавшей, как… как ослепленная птица.

— О, — улыбка сошла с его лица, будто вытравленная кислотой, — ты учишься быть жестокой, Домини.

— У меня великолепный учитель, — бросила она через плечо, вынимая из комода белье, а из гардероба длинное платье. — Ты мой учитель, Поль.

Она вышла в маленькую смежную ванную комнату и закрыла за собой дверь в восторге оттого, что причинила ему боль. Тот единорог! Он стоял на письменном столе в его мрачноватом кабинете, в доме на Орлином утесе, такой неуместный со своим маленьким изогнутым рогом рядом с большим эбонитовым письменным прибором. Поль, казалось, получал жестокое удовольствие от этого символа ее слабости, — полной сдачи на его волю, но больше это не повторится. Тогда, на вилле, каждое сказанное ею слово было совершенно серьезным. Он мог пользоваться купленным, но ее сердце останется свободным.

Выходя из‑под душа, она увидела свое отражение в зеркале на стене. Глаза показались ей глазами незнакомки, и, завернувшись в полотенце, она испуганно уставилась на себя. Где Домини Дейн, которая ребенком искала эльфов в сомкнутых лепестках цветов и которая в семнадцать лет мечтала о высоком молодом человеке с веселыми глазами и гривой золотистых волос? Домини закрыла глаза, чтобы не видеть лицо в зеркале, лицо женщины, принадлежащей человеку, которого не любит.

Домини быстро уяснила, что греки предпочитают есть на воздухе, при свете солнца или звезд, и их vradi, вечерняя трапеза, начинается поздно. Они задерживаются за столом, беседуя о множестве вещей, и часто отправляются спать заполночь.

Уже показались звезды, когда Домини с Полем вышли во внутренний дворик к накрытому столу, освещенному фонариками, висящими на стенах. На ней было надето абрикосовое гипюровое платье, а волосы, свободно рассыпавшиеся по плечам, красиво обрамляли лицо. В темном вечернем костюме, Поль казался еще выше. Темный костюм и подчеркнуто вежливые манеры Поля усиливали впечатление хрупкости фигурки Домини, которая привлекла внимание молодой женщины, стоящей с бокалом коктейля в руке у ярко освещенного фонтана. Платье цвета нектарина с глубоким вырезом и иллюминация вокруг фонтана делала более броскими ее остро выступающие скулы, таинственные с поволокой глаза и шикарный узел темных волос, закрепленных на затылке.