Дикий мед - Страница 40

Домини подумала о рваном шраме — отметине на лице Поля, о головных болях, все еще мучавших его, несмотря на прошедшие годы, и ей вдруг захотелось защитить его. Он был греком до мозга костей, он отчаянно любил землю, сражаясь за которую, чуть не погиб совсем еще мальчишкой.

— Кофе убегает, — заметила она.

— К черту кофе!..

— Пожалуйста, — Домини высвободилась из его рук, подошла к плите и сняла кофеварку. — Неси чашки, мы будем пить кофе в гостиной, — добавила она.

Они долго сидели молча, слушая звуки дождя и глядя, как молния на короткие мгновения рассеивает тени.

— Мне не стоило делать этого, да, Домини? — Берри говорил, запинаясь. — Нельзя было оставлять тебя в Англии, раз я любил тебя и знал, что ты любишь меня. Боже, что заставляет нас поступать именно так, как мы поступаем, портя себе жизнь, и себе, и тем, кого мы любим?

— Ты честолюбив, и оба мы были очень молоды. — Домини читала во взгляде Берри раскаяние. — Верили ли мы оба по‑настоящему, что встретимся снова, и была ли у нас общая мечта, которую не побоялись бы осуществить?

— Знание этого, Домини, не избавляет от сожаления, которое теперь мучает нас, — заметил он мрачно. — Я был дураком, совершеннейшим дураком. Ты слишком очаровательна, чтобы тебя не заметил другой мужчина, а я ушел, будто оставил тебя заколдованной девочкой‑школьницей, сидящей на киле лодки с развевающимися на ветру волосами, ожидать, когда я вернусь и разбужу тебя поцелуем. Мысль о том, что это сделал Стефанос, точит мне сердце. — Берри долго смотрел на нее. — Как вы познакомились? Ты мне не рассказала.

Домини объяснила, что ее кузен работал в офисе представительства фирмы Поля и что их встреча была неизбежной.

— Замужество имеет какую‑то семейную причину? — неожиданно обрушился на нее вопрос, и она отшатнулась, словно от удара молнии. ну?

— Что за викторианский вопрос, Берри! — Как ни было тяжело, она заставила себя рассмеяться. — В наше время девушки не выходят замуж по воле их семей.

— Прошлым вечером ты призналась, что в это дело замешан кто‑то еще. — Он подался вперед, сидя на диванной подушке, брошенной на пол. — Ты сказала, это мужчина, уж не Дуглас ли?

У Домини екнуло сердце. Берри стал очень проницательным. Мальчик с пляжа уступил место мужчине, ставшему довольно известным художником. И она вдруг испугалась его, осознав, что как разочаровавшаяся жена она гораздо более уязвима, чем романтическая семнадцатилетняя девочка. И словно прочитав ее мысли, Берри сказал:

— С растрепанными волосами и в халате, который тебе здорово велик, ты выглядишь семнадцатилетней. Что произошло бы, — насмешливо сверкнул он глазами, — если бы муж увидел тебя сейчас. Наверное, сломал бы мне шею, да?

Совершенно непроизвольно взгляд ее обратился к двери, и Берри рассмеялся низким гортанным смехом, потом взял Домини за левую руку. Когда До‑мини взглянула на него, он рассматривал широкую золотую полоску, символизирующую права Поля как мужа, и сапфир, окруженный двойным рядом бриллиантов, сверкающих со всей страстностью, на которую Поль имел законное право.

Он сжал ее руку, и кольца больно врезались Домини в пальцы. Взгляды их встретились, в следующее мгновение Берри уже стоял на коленях и обнимал ее. После первой попытки сопротивления Домини не могла отказать себе в удовольствии прижаться щекой к его плечу и глубоко вдохнуть пропитавший его одежду запах английских сигарет. Она прикрыла глаза и представила, что ей снова семнадцать и она слышит шум не дождя, а морских волн, набегающих на пляж Найтли.

— Мы придумаем, как нам быть вместе, — тихо проговорил Берри. — Ты не должна оставаться со Стефаносом против собственной воли.

Домини слышала его и не воспринимала слов, потому что поверх его плеча увидела висящее на побеленной стене полотно. На картине было изображено морское побережье после шторма. Казалось, поверхность моря еще вздымается, не успев успокоиться, заливая скалы, разбросанные беспорядочно, как обломки разрушенного замка. По мокрому песку извивались водоросли, напоминавшие заламываемые от глубоких чувств руки. Пейзаж освещался необычным голубым светом, а тонкий луч привлекал взгляд к верхнему углу картины, где в разрыве облаков виднелся кусочек яркого неба.

Домини знала, что все формы искусства отображают человеческие конфликты и противоречия, и остро почувствовала воздействие этой картины Берри. Она видела в картине собственное смятение, собственные душевные порывы, жажду счастья, которое можно схватить, вернуть, — увеличить этот лучик солнечного света.

— Когда ты написал этот морской пейзаж, Берри? — спросила она. — Вон тот, что висит над окном.

Он отстранился, присев на пятки, и посмотрел через ее плечо на картину.

— Мысль о ней пришла в голову вскоре после того, как мы расстались в Найтли. — Забавно, — взгляд его вернулся к ее лицу, — мне несколько раз предлагали за нее большие деньги, но я не могу ее продать. В известном смысле она гораздо грубее и слабее тех, что я пишу сейчас, но есть в ней что‑то… глубина… какая‑то душевная мука.

— Да, — тихо согласилась Домини, — мы с тобой именно это должны принять во внимание, Берри: живопись в твоей жизни — главное. Так было, и когда мы встретились впервые, и все годы, проведенные нами врозь. И в глубине души ты знаешь, что так дело обстоит и сейчас.

— Да, живопись важна для меня, — признал он. — Но и ты тоже, Домини. Я хочу тебя.

Она чуть вздрогнула. Поль говорил то же самое. «Я хочу тебя». Она посмотрела на Берри и поняла, что необходимо проверить любовь, о которой он говорил.